ХУДОЖНИК ПАВЕЛ КИР: «НЕ ХОЧУ, ПРОСТО НЕ МОГУ БОЛЬШЕ ЭТО В СЕБЕ УДЕРЖАТЬ»

Художник Павел Кир предстал перед нами в уютной атмосфере ресторана Attolini Restaurant & Gallery, где в новом креативном пространстве SENO по адресу Гороховая ул., 49Б (этаж 2), сравнительно недавно, 12 октября состоялось открытие его персональной выставки. На стенах красовались весьма любопытные полотна, дававшие пищу одновременно для ума и для фантазии.

В рамках вернисажа была организована небольшая пресс-конференция, на которой Павел ответил на ряд наших вопросов. О жизни, творчестве и планах художника читайте далее.

Павел Кир — художник, в работах которого наглядно заметно, как сознание связано с подсознанием. Он обращает внимание на другой способ восприятия мира, где любовь и красота важны. Павел считает, что стоит следовать своей интуиции, даже если это ведет в неизвестность.

В своих художественных работах Павел исследует, как изменяется мир вокруг нас и как мы меняемся вместе с ним. Он считает важным проявление всех чувств — от боли до радости, от потерь до новых приобретений. Его художественные произведения говорят о том Темном, что есть внутри каждого человека, о пластичности нашей памяти и о том, как важно иногда сбиваться с пути, чтобы встретиться с тем, что не поддается логическому объяснению.

Павел смотрел на часы, осознавая, как ужасно и непреклонно время. «Время всевластно, — говорил он, оно уничтожает даже великие произведения. Выдающийся музей Гуггенхайма стал не более чем большой исторической справкой о тех великих, кто когда-то жил и творил, но теперь уже мёртв». Он не мог сдержать сарказма: «Кандинский на стенах этого музея может кого-то взволновать?»

Во времена юности ему был особенно близок Ван Гог. «Мне казалось, что его творчество — вершина мирового искусства», — вспоминал он с ностальгией. Трагическая судьба художника формировала в нём чувство чего-то Большого, Неведомого, Настоящего. «Это было таким. Было. И ушло безвозвратно», — произнёс он с печалью в голосе.

Однажды он посетил музей Ван Гога в Амстердаме. «Тяжёлое впечатление, — сказал он, это прошлое человечества. Прошлое искусства. Неживое». Его голос звучал глухо, как будто он говорил о чём-то недостижимом, о чем-то, что когда-то вызывало восторг и трепет, но теперь утратило всякое дыхание жизни.

Несколько лет назад Павел решил освежить свои впечатления от произведений Рафаэля и Сикстинской капеллы. «В равной степени меня интересовали и посетители», — делился он. Художник находил чрезвычайно интересным наблюдать за тем, что видит человек, прикасающийся к искусству. Особенно, если это обычный нетворческий человек. «Может быть, комиксы?» — задавался он вопросом. «А если гид расскажет о контексте, в котором создавались эти работы, то комиксы будут уже с текстом».

Он вспомнил о Фрэнсисе Бэконе, который хлестко и уничижительно высказывался о многих известных художниках, творивших до него и рядом с ним. «Его высказывания кажутся мне очень точными, — заметил он, — но с одной оговоркой». Он полагал, что серьезное высказывание о художнике возможно только в историческом контексте. «Если ты этого не делаешь, то твое высказывание уподобляется высказыванию того дурака, который тоже может нарисовать такой чёрный квадрат, а то и лучше».

Его голос звучал с иронией, а глаза отражали глубокую мудрость, которую он почерпнул из размышлений о времени, искусстве и человеческом восприятии.

Павел размышлял о восприятии искусства, и признал, что оно очень динамично во времени. «Восприятие искусства забывается, жухнет, вываливается из контекста», — произнес он с печалью. Оно теряет аудиторию. Не всегда, не для всех. Но это его обычный путь».

Павел отметил, что художники большого искусства получают свой порядковый номер в мировой истории. «Большие художники, опоздавшие сказать своё слово, когда их более удачливые коллеги это сделали, — запятые в этом ряду, — продолжал он. Все остальные не в этом ряду. Там нет Шишкиных, Суриковых, Куинджи, Айвазовских. В истории российского искусства они есть, а в мировой — нет».

Достичь успеха в реалистичном искусстве, по его мнению, стало невозможным. «Реалистичное искусство умирало долго — несколько столетий», — утверждал он. «Возможно, Леонардо да Винчи пришёл слишком рано, и всё, что было после него в реализме, было вторичным». Он продолжил: «Нет, конечно, было много яркого и интересного после него, но все равно — это уже были производные». В его глазах читался глубокий смысл и горечь: «Трудная судьба, когда не можешь перерисовать того, кто жил за несколько столетий до тебя».

И, наконец, он вспомнил, как фотография добила реалистичное искусство: «Фотография показала, что природу не перерисовать. Придётся найти способ от неё отличиться». Его слова звучали как предостережение для будущих поколений художников, ищущих новые пути в мире, где реальность была постепенно заменена изображением.

Павел говорил о своем отношении к рисованию: «Даже рисуя карандашом, я никогда не пользовался стирательной резинкой. И не потому, что у меня такая уверенная рука, а скорее потому, что мне хотелось выбраться из того, куда я зашёл, каким-то более естественным, честным путём». Он заметил, что этот подход принес свои плоды: «В результате, я думаю, я стал рисовать всё точнее, чётче, увереннее».

Его глаза засияли, когда он заговорил о процессе исправления: «Меня захватывает само искусство исправления. Даже иногда мне кажется, что на этом пути я чего-то добился существенного». Он чувствовал, что исправления в работах принесли ему новое понимание и глубину.

«Исправляя сделанное, я пришёл к многочисленным версиям изначальных работ», — продолжал он. «Иногда это усиление какого-то чувства, как в работе «Боль». Иногда это переход к чему-то противоположному». Его голос звучал с гордостью, демонстрируя, как каждый последующий шаг открывал перед ним новые горизонты, которые добавляли слои и глубину его искусству.

Павел размышлял о своих четырех сериях: Темные, Пандемания, LaMujer и ThePlaces. «Я собрал свои работы в эти группы, чтобы облегчить участь смотрящего», — объяснял он. «В этом распределении на четыре части есть подсказки, говорящие о том, что для художника важно или было важно. Это своего рода игра с миром и собой, которую ведет его подсознание, куда, в конце концов, оно пытается унести художника».

«Темные для меня сами говорят о том, что в нас есть Темное, и оно с нами в контакте», — пояснял он. «От этого можно пытаться спрятаться, можно ему открыться. Но мораль там искать не стоит. Ее там нет».

Что касается Пандемании, он сказал: «Это про то, что я недавно пережил. Про то, как не сойти с ума, когда для этого есть все предпосылки». Его глаза наполнились любовью, когда он говорил о LaMujer: «Это важная часть картины мира человечества вообще и меня в частности. Меня это очень занимает. Давно».

«Что касается The Places, — продолжал он, — я сам не могу понять, о чем это. Может быть, о Красоте этого мира. О потерянной и найденной вновь. А может быть об Иммануиле Канте, который, как говорят, никогда не уезжал из родного Калининграда, но понял больше прочих. В любом случае это мои поиски Красоты не внутри себя».

Когда его спросили о том, что его вдохновляет, он ответил: «Живое и мёртвое. Желание что-то противопоставить This Bloody World». На вопрос: что бы он хотел заявить о себе, он добавил: «Любовь стоит того».

Когда разговор зашел о художниках, вдохновивших его на творчество, он сказал: «Я могу только догадываться». Павел говорил о Климте и его болезни, об орнаментализме и сецессионизме. «Чубаров с его отношением к людям вообще и художникам в частности — это тоже важно для меня». Он вспомнил о Пелевине, о невинноубиенном кровавым режимом Хармсе, который добавил света в закоулки его подсознания, о Соррентино, который смутил его, и о Михайленко с его юношескими коллажами.

«Параджанов — это совершенно особая история. Великий Герой, почти не замеченный своим временем и народом, невероятный непоколебимый дух». Он с восхищением вспоминал о работах Параджанова, созданных на крышках от кефира во время заключения. «Уорхол — очень смешной, тем, что не похож на меня, но все равно живет во мне».

Он поделился: «Пригов, как продолжатель Хармса, добавил остроты и чувствительности моему языку и глазу. Бердслей своей линией, как и Дюрер».

«С ума сойдёшь перечислять. Все они живут во мне. И творят».

Когда его спросили, почему он хочет о себе заявить миру, он с улыбкой ответил: «Не хочу, просто не могу больше это в себе удержать, пусть живет не во мне».

СПРАВКА: ATTOLINI RESTAURANT & GALLERY

Ресторан-Галерея Attolini отличается аутентичной итальянской кухней, а некоторые блюда являются традиционными блюдами города Бари на юге Италии. На кухне работают два итальянских шеф-повара, а ресторан-галерея регулярно организует крупные мероприятия, на которые собирается лучшая итальянская и международная публика. Блюда, приготовленные итальянским шеф-поваром, созданы из высококачественных итальянских продуктов от компании Dolce e Salato, ведущей итальянской компании в сфере продуктов питания.

В ресторане Attolini вас ожидают: 

- классические итальянские блюда; 
- блюда, приготовленные в традициях региональных особенностей Италии; 
- свежайшие морепродукты и изысканные вина.

Галерея «Аттолини» 

Attolini — это не только ресторан итальянской кухни, это еще и художественная галерея, в которой на постоянной основе будут представлены произведения искусства. Коллекция Франческо Аттолини насчитывает более 500 работ художников со всего мира, поэтому здесь вы можете увидеть как постоянные, так и временные экспозиции российских и зарубежных авторов.

Адрес ресторана: СПб, пространство SENO, Гороховая ул. 47-49.

Материал подготовила: Алла Уракчеева.